Снова перебираю черновики, снова пытаюсь осмыслить то, что меня не оставляет, взывает ко мне, укоряет за опущенные руки и прикрытые глаза. Говорит мне: нужно бодрствовать. Выращивать мысли, собирать слова, вопрошать.
Направление вроде бы известно. Давно известно. Но места дикие, труднопроходимые. Нужны дороги, нужны мосты. Как воздух, нужна ясность – неустанное, терпеливое прояснение. Нужно другое мышление.
Но трудно преодолеть собственную ограниченность. Плохо тянет моя лошадка в гору, не по ней груз. И – как ласточка у Уайльда – задумавшись, я засыпаю.
Сейчас, в полусне, я вспоминаю людей, которые когда-то были добры ко мне, которые однажды приняли во мне участие. Вспоминаю и вдруг хочу их увидеть. Хочу не праздно, а необходимо, ощущаю их отсутствие как недостаточность.
Имена, старые номера телефонов, адреса… Стараюсь представить, как изменились их лица, чтобы узнать на случайной фотографии.
Но если я найду их, что им скажу? А если они в беде, я смогу им помочь? А если они в горе, я смогу его разделить? А если я узнаю, что их уже нет?
Я боюсь, что меня не хватит. Поэтому не пишу и тебе. Но со мной твоя аллея и деревянный сундук, черемуха Маака и царство растений. Твои рассказы о сестрах-горнолыжницах и сплавах по Енисею, о музыке, которая говорит и показывает, и о гитаристе, что обращается с гитарой, как с женщиной. Мир через объектив твоего фотоаппарата и деревянные человечки.
Я напишу. Лето уже совсем скоро, а летом все легче. Я напишу.